Katja je došla u prestonicu sa jednim koferom u rukama i ogromnim snom u srcu. Zad je ostao provincijski grad, gde je svaki dan bio sličan prethodnom, gde su se svi poznavali od detinjstva, a budućnost je izgledala kao zatvoren krug. Ali nije nameravala da podnese takav život. Njen cilj je bio jasan-postati advokat. Ne zbog prestiža ili modne diplome, već zato što je želela pravdu. Želeo sam da se izvučem iz siromaštva u kojem su se ona i mama dugo zaglavile, ali odakle bi još moglo da izađe, ako ne i kroz studije?
Sve je izračunala: duge noći sa udžbenicima, jutarnje trčanje kao način da se ojača volja, gvozdena disciplina. Katja je bila jedna od onih koja ne odustaje. Ili se barem trudila da tako izgleda.
Ali život je naredio drugačije. Nije bilo dovoljno bodova za prijem. Samo malo.
“Sve je u redu”, rekla je sebi pred ogledalom, vraćajući se sa poslednjeg ispita. – Predajem se sledeće godine bolje. Glavna stvar je da ne spuštate ruke.
Plaćena obuka? To su sume koje nisu dostupne devojci čija je majka jedva sastavila kraj s krajem, radila kao sanitarka i radila na večeri u pekari. Katia se setila majke kako skida gumene rukavice nakon smene, tiho uzdiše i kaže:
– Samo ti bi to učinila … onda ceo moj život neće biti uzalud.
Katja nije dozvolila da se slomi. Nije plakala. Prerano je postala odrasla osoba. Previše tvrdoglava da bi tražila pomoć. Previše ponosna da bi se nametnula. Znala je da će mama pristati na sve — prodati stvari, uzeti kredit, naći će se negde drugde. Ali Katja to nije mogla da dozvoli. Nije imala pravo.
Umesto Univerziteta, radite u skromnom kafiću pored metroa. Mala ustanova sa ljuskavim znakom i jednostavnim menijem. Konobarica nije san, naravno, ali blizu iznajmljene sobe koju je snimala u polu-mračnoj kući sa bučnim komšijama.
Život je postao cikličan: uspon-smena-dom-san. Ni sanjanje više nije ostalo snage. Samo je ponekad noću ležala u mraku, zureći u plafon i šaputala:
– Mogu to da uradim. Sigurno ću to učiniti. Svakako.
I tu je bila ta noć. Na prvi pogled — običan. Katia je stajala pored šanka, služeći ostatku kupaca. Za jednim od stolova, dvojica muškaraca su očigledno regrutovana. Naručili su pivo, pa još, pa opet. U početku su bili tihi, a zatim sve glasniji i samopouzdaniji.
– Hej, Pretti Voman, dođi ovamo! – začuo se jedan glas. – Šta vrediš tamo kao drvo?
Katja je pokušala da ode, ali je jedan od njih ustao i seo prolaz.
Šta je tako strogo? Ovde nije sud, zar ne? – nasmejao se, zadovoljan svojom šalom.
“Moram u kuhinju”, čvrsto je odgovorila.
– Hajde da sednemo sa nama? Sedimo, čavrljamo. Šteta, šta?
Zgrabio ju je za ruku. Ne boli, ali je previše poznato. Unutra je nešto prekinuto. Povukla je ruku, napravila korak unazad. U očima je bljesnuo strah.
– Molim te … nemoj—, šapnula je.
– Hajde, ne mali već-čovek je otišao korak dalje.
“Hej prijatelji”, začuo se miran, ali čvrst glas pozadi. – Možda je vreme da se raziđemo?
Katja se okrenula. Na ulazu je stajao visok čovek u kožnoj jakni, sa kratkom frizurom i izgledom koji je odmah izazvao razmišljanje. Nije podizao glasove, ali u njegovoj intonaciji nije bilo mesta za raspravu. Muškarci su se zavirili, malo se pokolebali i krenuli ka izlazu.
Kad su se vrata zalupila, Katia je izdahnula.
“Hvala vam…”rekla je, osećajući kako se glas trese.
“Hajde”, nasmešio se. – Ne možete ih uopšte pustiti.
Približio se, ali ne previše. Samo da budem u blizini, ali da se ne plašim.
– Hajde da te vodim. Posle takvog ne vredi.
Katia je malo uspavala, ali klimnula glavom. Izašli su zajedno. Vazduh je bio napojen tokom leta-miris prašine, lišća, vrućeg asfalta. Hodao je okolo bez postavljanja dodatnih pitanja.
Moje ime je Oleg, prvi se predstavio.
“Katja”, odgovorila je.
– Dugo radiš ovde?
– Skoro šest meseci.
– Nije lako, verovatno?
Klimnula je glavom.
Došla je da se prijavi na jurfak. Nije uspelo.
Shvatio je. Nisam pitao. Samo preveo razgovor.
– Ja sam lokalni. Služio je, a zatim se vratio. Otac je nedavno umro. Mama je otišla kad sam imao deset godina. Sada radim kao automehaničar na STO na mostu. Znaš?
Videla je znak, nasmešila se.
I u tom trenutku se između njih nešto promenilo. Kao da je vazduh postao mekši. Oboje su se nasmešili – bez patosa, samo zato što je postalo lako. Jednostavno i toplo.
Imate dobar glas, rekao je.
“A vi imate… pouzdane oči”, odgovorila je Katia.
– Pouzdani?
– Da. U takvim se možete sakriti.
Nasmejao se, pomalo zbunjen.
– To si me sada završio komplimentom. Nisam očekivao.
Brzo su stigli do njenog ulaza. Katja je zastala i pogledala ga.
– Hvala što ste proveli. I zbog toga što je tada intervenisao.
– Nema šanse. Ali ako želite — mogu da uđem negde drugde. Samo proverite da li ste dobro.
Klimnula je glavom.
– Biće mi drago.
Sledećeg dana je zaista došao. Sa jabukama. Bez cveća, bez patosa. Samo jabuke. “Biće korisnije”, rekao je.
Zatim su usledile nove posete. Nedelju dana kasnije, Katja je već znala: s njim je mirno. Posle dva-uzela je svoje stvari i preselila se kod njega.
Bilo je impulsivno. Skoro. Ali u njemu je bilo nešto što je rodilo poverenje. Nije bio opširan, ali je radio sve. Katia je to osećala intuitivno-on nije tip koji baca i vara.
Zajednički život pokazao se iznenađujuće lakim. Oleg je bio brižan, praktičan, uvek je pronalazio vreme. Jutro je počelo doručkom, veče šoljom čaja. Znao je da popravi čak i slomljeni fen za kosu, a Katja je prvi put osetila da nije sama.
“Sa njim mogu sve da postignem”, mislila je dok ga je gledala kako pažljivo seče hleb.
Počeli su da štede novac. Male količine, ali redovne. Jednom je Katja ponovo počela da govori o prijemu. Oleg je klimnuo glavom:
– Sve će biti. Po redu. Prvo venčanje.
Venčanje… sanjali su o njoj kao dalekom, ali stvarnom svetlu. Skromna haljina, dva prstena, torta – da bude toplo, svetlo, stvarno. Da bi se kasnije, godinama kasnije, sećali sa osmehom.
Ali jednog dana se sve promenilo. Poziv je došao iznenada. Oleg je otvorio poštansko sanduče-i zamrznuo. Bela koverta, ime, datum. U očima je bljesnula senka.
Katja je upravo izašla iz tuša, držala peškir u rukama. Videla sam njegovo lice i shvatila: dogodilo se nešto strašno.
– Šta je to? pitala je.
Ispružio je papir. Ćuti.
Katja je pročitala. I hladno unutra. Kao da je neko ugasio svetlo u grudima.
Oleg ju je zagrlio, prikovao za sebe.
– Ne brini, Katenok … Vratiću se brzo. Igraćemo naše venčanje. Svi kako su želeli.
Vrati se živ … molim te — šapnula je, teško obuzdavajući jecaje.
Pokušao je da se nasmeši. Ali u njegovim očima čitala se anxioznost-ona koja se ne može sakriti. Ona koja sedi duboko u duši i još uvek se oseća.
Tri dana kasnije otišao je. Na autobuskoj stanici čvrsto ju je zagrlio, poljubio u sljepoočnicu i rekao…
– Obećala si da ćeš čekati.
Sačekaću, odgovorila je bez oklevanja.
Klimnuo je glavom, pogledao je još jednom dugim pogledom, kao da želi da zapamti svaku crticu, svaki dah, i ušao u autobus. Automobil je krenuo. Otišao je.
Od tog trenutka za Kati je počelo vreme čekanja. Svaki dan je bio isti-kao da je neko pritisnuo dugme za odlaganje. Svaki poziv je postao događaj koji je ubrzao srce. Živela je telefonom: probudila se — proverila vezu, legla-držala ga u ruci kao da je može zaštititi.
A onda su počele čudne senzacije: mučnina ujutro, vrtoglavica, iznenadna slabost. Prvo je sve otpisala na živce, a zatim na umor. Prijavila se kod lekara. Testovi su pokazali normu, ali lekar je zamišljeno rekao:
– Možda bi trebalo da odete kod ginekologa? Samo da isključim moguće.
Katja se složila bez posebnog interesa-samo formalnost. Ultrazvuk, hladni gel na stomaku, beli zidovi kabineta.
“Čestitam”, rekao je lekar, uvijajući aparat. – Pet do šest nedelja trudnoće.
Katja je zamrzla.
– Šta? Ali ja sam uzimala tablete…
“Sve može biti”, slegnula je ramenima žena. – Stres, režim, ishrana… mnogo utiče.
Katja je izašla iz kabineta, oslonjena na zid. Svet oko vas izgledao je drugačije — kao da je neko preuredio nameštaj u sobi u kojoj živite ceo život. Stavila je dlan na stomak i osetila kako se unutra zagreva. Život. Mala, krhka, ali stvarna.
“Uspeću”, pomislila je. – Za tebe, mali. Za nas.”
Odlučila je da ne kaže ništa pre njegovog povratka. Sačekaće. Ili će reći ili napisati-kada će biti pravi trenutak.
Ali srce se stisnulo od anxioznosti. Gde je sada? Zašto ćuti?
Katja je čekala. Molila sam se. Živela i verovala.
Sedela je na ivici kreveta, držeći telefon uz grudi poput maskote. Već sedam dana-nema poziva, nema poruke. “Pretplatnik van pristupne zone” – te reči su joj postale nepodnošljiv bol. Prvi dan je pronašla opravdanja: učenje, loša veza, operacija. Dva puta kasnije, počela je da se brine. Treće, panikovala je. A sada, na sedme, u grudima se osećalo kao da je između rebara uložen vrući metal.
Jedva je jela. Čaj, ponekad sendvič. Pogledala sam u jednu tačku, ne videći ništa oko sebe.
I evo poziva. Oštar, neočekivan. Katia je zadrhtala, ispustila telefon, zgrabila ga nazad. Srce je kucalo negde u grlu, prsti su drhtali, ekran se rasplivao od suza.
Na ekranu: Oleg.
— Алло?! — почти закричала она, давясь рыданиями.
— Катенька… моя хорошая, ты меня слышишь? Прости… Всё хорошо. Я жив. Как ты?
Его голос — родной, тёплый, немного уставший — пронзил её до глубины души. Она опустилась на пол, оставшись босиком на холодном линолеуме.
— Олег… я думала… я уже… — слова застревали в горле. Не могла продолжить.
— Я знаю, знаю… Прости, родная. Не было связи. Всё контролирую. Жив. — он сделал паузу. — А ты как, Катюша? Обещала беречь себя.
Она собралась с силами. Это был момент. Нужно сказать.
— У нас будет ребёнок, — прошептала она, и в груди что-то перевернулось. Не страх. Не сомнение. Осознанность — она больше не одна. И никогда уже не будет.
Молчание. Долгие секунды. А затем — смех. Лёгкий, радостный, немного невероятный.
— Ты даже не представляешь, как ты меня осчастливила! Катя… любимая… Это лучшее, что я услышал за последние месяцы. Правда!
— Ты рад? — еле слышно спросила она.
— Конечно! Не сомневайся. Ребёнок… наш. Неважно, кто родится — сын или дочка. Главное — ты. Береги себя. Я обязательно вернусь. Мы станем семьёй. Всё будет.
Катя зажмурилась. Слёзы текли по щекам.
— Мне не нужны свадьба, платье, кольца… Просто вернись живым. Это всё, что мне нужно.
— Вернусь, Катя. Обещаю. Береги себя. И нашего малыша тоже.
Так прошло полгода. Они разговаривали примерно раз в неделю, мечтали, строили планы. Но однажды связь оборвалась. Сначала Катя ждала вечерами. Потом — ночами. Засыпала с телефоном в руках. До тех пор, пока не поняла — надо узнать правду.
Она пошла в военкомат.
Пахло старыми бумагами, пылью и временем, которое здесь застыло. За стойкой девушка молча указала глазами на коридор — будто знала, зачем пришли. Там, в кабинете, решаются судьбы.
Комиссар оказался пожилым мужчиной с лицом, изборождённым годами и переживаниями. Он посмотрел на Катю и сразу понял: она пришла за тем, что лучше бы не знать.
— Пока официально ничего нет, — начал он осторожно, перелистывая документы. — Но есть данные, что ваш Олег, возможно, находится в πлену.
Голова закружилась. Мир качнулся. Катя еле удержалась на стуле.
— Что вы имеете в виду? В πлену?
— Информация предварительная… мы не можем утверждать точно. Но есть основания полагать.
Он замолчал, а потом, заметив её живот, добавил мягко:
— Вы в положении?
— Да, — кивнула она.
— Тогда особенно важно сохранять спокойствие. Вам нельзя волноваться.
— Почему никто не сказал?! Я ждала… надеялась… — голос дрожал, срывался.
— Мы не имеем права, пока не получим подтверждение. Его матери уже сообщили.
— Его матери?.. — Катя вскинулась.
— Она была здесь. Недавно. Решила проявить участие.
Катя медленно встала. Сердце сжалось. Её бросило в жар, потом в холод.
— Ясно, — тихо сказала она. — Спасибо.
Домой она шла как в тумане. Ветер бил в лицо, шапка сползла, руки дрожали. В голове эхом стучали слова: «возможно в πлену», «решила проявить участие», «уже сообщили матери»…
У подъезда её ждала женщина. Высокая, аккуратно одетая, с дорогой сумкой и уверенностью в каждом движении.
— Вы Катя?
— Да. А вы?
— Я — Татьяна Степановна. Мать Олега.
Катя замерла. Теперь она понимала, кто перед ней. Та, которую он много лет не считал матерью. Та, которая исчезла из его жизни, когда ему было всего десять. Та, что вдруг вспомнила о сыне только сейчас.
— Что вам нужно?
— Всё просто, — сдержанно ответила женщина. — Эта квартира принадлежала моей матери. По завещанию она должна была достаться Олегу, но оформление не успело пройти — бабушка умерла неделю назад. По закону теперь это моё имущество. Ты должна освободить помещение. Срочно.
Катя побледнела.
— А как бы отреагировал Олег? — спросила она, не опуская глаз.
— Это уже не его дело, — холодно ответила женщина. — Он не вернётся. А ты для меня никто. Ни жена, ни мать его ребёнка. Что касается малыша… — она бросила взгляд на живот Кати, — это не аргумент.
— Вы не имеете права так говорить! — голос Кати дрожал. — Вы даже не мать ему!
— Завтра освобождай квартиру, — Татьяна Степановна сделала паузу. — Или придётся помочь по-другому. У меня есть связи. Не надейся, что живот тебя защитит.
Катя отвернулась, но ночь принесла ей тяжёлый сон: за стеклом стоял Олег, стучал в него кулаками, звал её. А рядом смеялась эта женщина, держа в руках связку ключей.
Утром раздался громкий стук в дверь. Она снова здесь. Без предупреждения вошла, оттолкнув дверь плечом.
— Собирайся. Всё. Ты больше не живёшь здесь. Ты уже бездомная.
Катя не стала спорить, не закричала, не умоляла. Просто начала собирать вещи. Молча.
Единственным вариантом стало жильё у подруги Оли.
— Можешь пожить у меня пару недель, — сразу сказала та, услышав голос Кати в трубке.
— Спасибо. Потом переберусь к маме.
Вечером Катя стояла у окна. За спиной — чужая комната, перед глазами — пустой двор, где совсем недавно она мечтала гулять с коляской.
— Олег… — прошептала она, прижав ладонь к животу. — Я жду. Слышишь?
И даже в этой тишине ей казалось — он слышит её.
Дом у Оли был тихим. Катя сидела на краешке дивана, прислушиваясь к шуршанию обоев, скрипу половиц, запахам кофе и свежего белья. Подруга принесла две чашки горячего чая.
— Пей. Нужно прийти в себя, — мягко сказала она, садясь рядом. — И не смотри так. Ты не обуза. Просто скажи — что дальше?
Катя сжала ладони. Она устала отвечать на этот вопрос. Устала думать о будущем, которого не видела.
— Поеду к маме. Там тише. Она ждёт. Есть маленькая комнатка… и покой. Здесь всё напоминает об Олеге. А я не знаю, где он. Жив ли. И сколько ещё можно ждать.
Оля кивнула:
— Значит, поедешь. Это правильно.
Поезд медленно тронулся. За окном — серые дома, мерцающие огни станций. Катя устроилась у окна, ноги накрыты пледом. Сердце билось в груди. На коленях лежал телефон — как талисман, как связь с тем, кого нет рядом. Она проверяла его каждые несколько минут.
— Мама знает, что ты в пути? — спросила попутчица — пожилая женщина с добрым лицом.
— Да. Она ждёт. Обещала испечь пирог и приготовить ванну.
Внутри что-то сжалось от странного предчувствия. И не зря.
На пересадочной станции Катя вышла размять ноги. Вдохнула морозный воздух, посмотрела на светящиеся витрины. Вспомнила детство, когда с мамой покупали сдобные булочки с маком. Очередь была короткой. Она встала в хвост, одной рукой придерживая живот.
И в одно мгновение всё изменилось. Резкий рывок — сумка исчезает из-под мышки. Человек в толпе — и след простыл. Катя закричала:
— Грабеж! Верните сумку!
Люди оглянулись. Кто-то бросился вслед, но напрасно. Катя осталась стоять, дрожа. В сумке были документы, деньги, билет на поезд.
— Господи… — прошептала она, обхватив голову руками.
Позже, в дежурной части, она дрожащими руками заполняла заявление. Полицейский ворчал:
— Часто такое. Особенно с такими, как вы — беременные и беспечные.
Она молчала. Поезд ушёл. Следующий — через день. Денег нет. Документов тоже.
А потом боль резанула в живот. Сначала тянущая. Потом острая. Первая схватка. Вторая.
— Помогите… — Катя схватилась за край стола. — Мне кажется, начались роды.
Полицейские вызвали скорую. В приёмном отделении роддома её встретила врач с уставшим лицом и холодными глазами.
— Документы есть?
— Украли. Только что. Я беременна…
— Без карты? Без регистрации? — женщина нахмурилась. — У нас тут не вокзал. Хотите рожать — идите на улицу или в свой район.
Она вытолкнула Катю из кабинета. Дверь закрылась.
Катя осталась одна. Присела на полу, поджав колени. Боль нарастала. Каждая схватка отнимала силы. Было страшно. Было больно. И унизительно.
Телефон завибрировал. С трудом вытащила его из кармана. Номер неизвестный.
— Алло?
— Катюша… Это я…
Голос. Его голос. Живой. Реальный.
— Олег?! — задохнулась она, и слёзы потекли по щекам. — Ты жив…
— Я жив. Нас освободили. Я еду домой. Где ты? Что случилось?
— Олег… Твоя мать выгнала меня… Я собралась к маме… Но на вокзале украли сумку… Роды начались… Меня выгнали из роддома…
— Что?! — взревел он. — КТО ВЫГНАЛ?! Где ты сейчас, Катя?!
Она с трудом выговорила адрес. Слова путались. Боль становилась невыносимой. Вокзал. Вор. Роддом. Холод.
— Приезжай, пожалуйста…
Она потеряла сознание.
Олег вскочил, как ужаленный. Бросился к офицеру:
— Катя рожает. Её выгнали. Она одна. Помогите мне, ради бога!
Офицер молча сжал зубы.
Но позади подошёл генерал. Он слышал всё.
— Сейчас решим, — сказал он спокойно, положив руку на плечо Олега. — Теперь она — наша забота.
Он достал телефон. Голос был ровным, но в нём звенела власть:
— Это генерал Орлов. Соедините с министром здравоохранения.
Министр ответил после второго гудка. Генерал коротко сообщил имя, город, ситуацию.
— Лично возьму под контроль, — сказал министр.
Цепочка сработала быстро. Министерство — областное управление — главврач роддома.
Главврач, мужчина лет шестидесяти, сидел дома в тапочках, читал газету. Получив звонок, он побледнел. Но понял всё сразу.
— Еду.
Через пятнадцать минут он уже входил в роддом. Увидел Катю — съёжившуюся, бледную, сжавшуюся в клубок.
— Девочка… — он аккуратно поднял её на руки. — Держись. Мы тебе поможем.
Он понёс её внутрь, игнорируя протесты охраны и недовольные лица сотрудников. В приёмном он потребовал дежурную акушерку. Когда вышла женщина в халате, он рявкнул:
— Это человек, а не мешок! Что ты себе позволяешь?! Молись, чтобы мать и ребёнок выжили!
Акушерка отшатнулась, побледнев. Хотела что-то сказать, но главврач уже ушёл — ему было не до оправданий.
Катю срочно увезли в операционную. Вокруг царила суета — врачи бегали, шептались, отдавали короткие команды. Она почти ничего не слышала. Только глухой стук собственного сердца. Боль терзала тело, а страх скручивал разум. Главное, чего она боялась — так это не узнать, жив ли её сын… или вообще не увидеть его.
Реанимация. Белые стены. Капельница. Молчание. Темнота.
…
Когда Катя открыла глаза, мир был расплывчатым. Сначала — только пятна света и теней. Потом появилось лицо женщины в медицинской маске.
— Где… ребёнок? — еле слышно прошептала она.
— Тише, потом всё расскажут, — мягко ответила медсестра.
Позже пришёл врач. Его голос звучал спокойно, но каждый звук резонировал в груди:
— У вас мальчик. Родился ослабленным, но живой. Сейчас в кювезе. Дышит самостоятельно. Прогноз благоприятный.
— Он… жив? — Катя заплакала. — Я ничего не помню…
— Главное, что он здесь. А ты — настоящая героиня.
Она снова провалилась во тьму.
…
Телефон завибрировал. Сквозь боль и усталость Катя открыла глаза. На экране высветилось: «Олег».
— Олег… — выдохнула она, и слёзы снова потекли.
— У нас сын, Катя! Ты понимаешь? Он жив! Мы справились! Всё будет хорошо!
— Я ничего не видела… Не успела…
— Это неважно. Ты — мама. И ты герой. Я хочу тебя спросить… — его голос дрожал. — Выходишь за меня?
Катя засмеялась сквозь слёзы:
— Конечно! Хоть сейчас!
— Я буду через месяц. Обещаю.
Она медленно села, осторожно встала с кровати, подошла к окну и распахнула его. Холодный воздух наполнил комнату. На снегу, прямо под её окном, стояла женщина в халате. Дрожа от мороза, она аккуратно выкладывала из алых роз огромные слова:
«СПАСИБО ЗА СЫНА»
Это была та самая акушерка. Та, которая хотела выгнать её, не помогла, когда было больнее всего. Теперь же она стояла здесь — одна, без свидетелей, без камер — и просила прощения не словами, а делом.
Прохожие останавливались, кто-то снимал на телефон, другие просто смотрели молча. Но все чувствовали: это важно.
Катя прижала ладонь к стеклу.
…
Утром того же дня акушерку вызвали к главврачу.
— Ты покупаешь розы. За свой счёт. Приносишь их к палате. Выкладываешь там слова. Чтобы она увидела.
— Может, я просто принесу букет? — робко попробовала возразить она.
— Ты ещё и условия ставишь?! Мне ночью звонили из Москвы! Это ты накосячила или кто?! Я бы давно уволил, да сестра мне, прости Господи.
Она молча кивнула. Пошла в цветочный магазин. Купила самые красные розы. Никогда раньше не покупала так много. Выйдя на улицу, начала складывать буквы на снегу. Мороз щекотал кожу, руки дрожали. Перед глазами стояло лицо той девушки — сжавшейся от боли, одинокой, беременной, отвергнутой.
Это было не просто извинение. Это был стыд. Жгучий, настоящий.
…
Через месяц Олег вернулся. Катя ждала его с маленьким Егоркой на руках. Они переехали к её маме — Валентине Петровне — в дом за городом, в тихом провинциальном посёлке. Там было спокойно. Природа, покой, немного людей. Дом был старый, но тёплый. Простой, но свой.
Свадьбы не было. Ни белого платья, ни торжества. Только они трое — муж, жена и сын. Егор спал в колыбели, а родители смотрели на него, держась за руки.
Олег устроился в местный автосервис. Катя помогала маме, иногда листала учебники по юриспруденции, мечтая об обучении на заочном. Но сейчас ей не нужно было больше ничего. Только быть рядом с сыном.
И этого было достаточно.
Ведь теперь у них было всё. Самое важное — любовь, семья, выстоявшая сквозь испытания. Они прошли через ад. И вышли из него вместе.
Теперь они были дома.
